Неточные совпадения
Под утро поразъехалась,
Поразбрелась
толпа.
Крестьяне спать надумали,
Вдруг тройка с колокольчиком
Откуда ни взялась,
Летит! а
в ней качается
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились
в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой
летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут
в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг
летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один
в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой
толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно
летит туда же за ними,
в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
Постановив на сходке наказать «Московские ведомости» «кошачьим концертом»,
толпы студентов неожиданно для полиции выросли на Нарышкинском сквере, перед окнами газеты, и начался вой, писк, крики, ругань, и
полетели в окна редактора разные пахучие предметы, вроде гнилых огурцов и тухлых яиц.
Набат поднял весь завод на ноги, и всякий, кто мог бежать,
летел к кабаку.
В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого конца и Пеньковки бросился по плотине
толпами.
Чтобы разогнать
толпу, генерал уговаривал Евгения Константиныча выйти на балкон, но и эта крайняя мера не приносила результатов: когда барин показывался, подымалось тысячеголосое «ура»,
летели шапки
в воздух, а народ все-таки не расходился по домам.
Голос Павла звучал твердо, слова звенели
в воздухе четко и ясно, но
толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь
толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа. И еще
толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и
лететь, а Павел был ее клювом…
Там, наверху, над головами, над всеми — я увидел ее. Солнце прямо
в глаза, по ту сторону, и от этого вся она — на синем полотне неба — резкая, угольно-черная, угольный силуэт на синем. Чуть выше
летят облака, и так, будто не облака, а камень, и она сама на камне, и за нею
толпа, и поляна — неслышно скользят, как корабль, и легкая — уплывает земля под ногами…
Самый верный вариант, надо полагать, состоял
в том, что
толпу оцепили на первый раз всеми случившимися под рукой полицейскими, а к Лембке послали нарочного, пристава первой части, который и
полетел на полицеймейстерских дрожках по дороге
в Скворешники, зная, что туда, назад тому полчаса, отправился фон Лембке
в своей коляске…
Вдруг раздался громкий выстрел, и лошадь Юрия повалилась мертвая на землю. Шагах
в восьмидесяти перед
толпою конных поляков
летел удалый наездник.
— Gloria, madonna, gloria! [Слава, мадонна, слава! (Итал.).] — тысячью грудей грянула черная
толпа, и — мир изменился: всюду
в окнах вспыхнули огни,
в воздухе простерлись руки с факелами
в них, всюду
летели золотые искры, горело зеленое, красное, фиолетовое, плавали голуби над головами людей, все лица смотрели вверх, радостно крича...
Шумный говор и смех раздавался
в бодрой, веселой
толпе, часто одетой
в фантастические костюмы, особенно когда
летели вверх ногами наездники с высоких коньков или, быстро вертясь, опрокидывалась ледянка с какой-нибудь девчонкой, которая начинала визжать задолго до крушения своего экипажа.
В общественных катаниях, к сожалению моему, мать также не позволяла мне участвовать, и только катаясь с сестрицей, а иногда и с маленьким братцем, проезжая мимо, с завистию посматривал я на
толпу деревенских мальчиков и девочек, которые, раскрасневшись от движения и холода, смело
летели с высокой горы, прямо от гумна, на маленьких салазках, коньках и ледянках: ледянки были не что иное, как старые решета или круглые лубочные лукошки, подмороженные снизу так же, как и коньки.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство
в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь
летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице
в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной
толпе…
Во второй раз пропел священник, и хор подхватил стройно и радостно «Во Иордане». Наконец,
в третий раз поднялся крест над
толпой и вдруг, брошенный рукой священника,
полетел, описывая блестящую дугу
в воздухе, и звонко упал
в море.
Он дал мне некрупную ассигнацию и отпустил от себя, потому что новые
толпы просителей ожидали его. Я не шел домой, а
летел, точно у меня выросли сзади крылья. По дороге я забежал
в Палкин трактир и разом съел две порции бифштекса.
Вдруг вся степь всколыхнулась и, охваченная ослепительно голубым светом, расширилась… Одевавшая её мгла дрогнула и исчезла на момент… Грянул удар грома и, рокоча, покатился над степью, сотрясая и её и небо, по которому теперь быстро
летела густая
толпа чёрных туч, утопившая
в себе луну.
Толпа озверела, пророка бьют палками, вслед ему
летят камни.
В это время Хамоизит с постным видом вышел из дому. Его окружает
толпа быстро сошедшихся с разных сторон резчиков, ваятелей, гончаров, ювелиров, столяров, парикмахеров, гробовщиков, скриб.
Покойная ночь, которую все пожелали Висленеву, была неспокойная. Простясь с сестрой и возвратясь
в свой кабинет, он заперся на ключ и начал быстро ходить взад и вперед. Думы его
летели одна за другою
толпами, словно он куда-то несся и обгонял кого-то на ретивой тройке, ему, очевидно, было сильно не по себе: его точил незримый червь, от которого нельзя уйти, как от самого себя.
Около вокзала, вокруг вагонов, кишели
толпы пьяных солдат.
Летели на землю какие-то картонки, тюки, деревянные ящики. Это были вагоны офицерского экономического общества. Солдаты грабили их на глазах у всех. Вскрывали ящики, насыпали
в карманы сахар, разбирали бутылки с коньяком и ромом, пачки с дорогим табаком.
Солнце садилось, небо стало ясным, тихим. Пахло весною, было тепло. Высоко
в небе, беззаботные к тому, что творилось на земле, косяками
летели на север гуси. А кругом
в пыли все тянулись усталые обозы, мчались, ни на кого не глядя, проклятые парки и батареи, брели расстроенные
толпы солдат.
Вместо ответа
толпа двинулась к Кремлю, и
в Еропкина
полетели камни и поленья. Одно из последних попало ему
в ногу и сильно зашибло. Видя, что уговоры не действуют, Петр Дмитриевич скомандовал...
Просто с наслаждением влез я
в толпу, которая показалась мне сегодня особенно велика и оживленна, и так с нею и проплыл до Адмиралтейства, не замечая дороги, словно все мы
летели по воздуху; и все время любовался огнями — сколько их, зеленых, белых, малиновых!